В девяностые годы прошлого века Советский Союз вступал уже смертельно больным. Необходимость оздоровления многих систем государства, о которой начали говорить еще в 70-х, к концу брежневской эпохи стала императивом. Андропов перешел от слов к делу, начав с укрепления дисциплины и проведения хозяйственно-экономических реформ, которые должны были постепенно встроить гибкие элементы рыночной экономики в окостеневший скелет плановой. Но отпущенного ему времени хватило лишь для первых осторожных шагов, которые только наметили пути преобразований. (Хотя возрошие темпы прироста, особенно в сельхозпроизводстве, были налицо.) Пришедший же к власти в 1985 году Горбачев решил действовать с размахом, но начал не с планомерного выстраивания новой системы, а с решительного демонтажа старой. Дескать, стоит лишь выжечь делянку, а сады на ней сами вырастут.
Либерализация хозяйственно-экономической деятельности с сохранением прежней ценовой политики открыла путь к катастрофе. Госпредприятия обрастали множеством организаций-прокладок, перекачивающих бюджетные деньги в свои фонды оплаты труда. Рост доходов населения резко ускорился — вместе с таким же резким падением доходов бюджета. Кооперативы и СП получали широкие преференции перед госпредприятиями, причем даже в валютной и таможенной сферах. С введением хозрасчета переориентация предприятий на получение максимальной прибыли вызвала структурные сдвиги в производственных программах в пользу продукции с большей рентабельностью, что привело к разладу в целых отраслях, разрушению налаженных связей, в то время как новые не успели образоваться — а в сложных, межотраслевых проектах при таком подходе это было вовсе невозможно. Префицитный на протяжении десятилетий бюджет в конце 80-х стал дефицитным, чему способствовала и антиалкогольная компания, резко сократившая поступление налогов с оборота, и неблагоприятная внешняя конъюнктура (падение цен на нефть, затянувшаяся война в Афганистане), и рост оборонных расходов в ответ на Стратегическую оборонную инициативу США и обострение международной обстановки в целом, и чернобыльская катастрофа, поглотившая более 3% годового бюджета страны.
Но, пожалуй, не менее фатальную роль в судьбе Советского Союза сыграла либерализация идеологии и общественной жизни в целом. К критике политики, проводимой предшественниками новых вождей, страна уже притерпелась. После первого шока от разоблачения «культа личности Сталина», последующие «разоблачения» уже не вызывали таких потрясений. Но на сей раз наверху заявили — как в старом политическом анекдоте про сантехника, — что надо менять всю систему. И это вызывало оторопь у одних и бурный энтузиазм у других. Общество быстро поляризовывалось и в накале этого противостояния тот тут, то там вспыхивали языки пламени.
Обострились национальные конфликты, которые центральная власть была не в состоянии погасить. Трагические события 1989 года в Тбилиси стали первым уже не звоночком, а набатом. Республики стали прикидывать, как покинуть тонущий корабль под названием СССР. Первыми шлюпки на воду спустили прибалты, объявив о государственном суверенитете своих республик; за ними последовал Азербайджан. Но когда 12 июня 1990 года Верховный Совет РСФСР с подачи его председателя Б. Н. Ельцина[1] принял Декларацию о суверенитете РСФСР, оказался выбит краеугольный камень всего здания Союза. До конца года к «параду суверенитетов» присоединились все остальные республики.
Но формально Союз еще существовал, хотя де-факто уже превращаясь в конфедерацию. После безуспешной попытки силового подавления сепаратизма в Прибалтике в январе 1991 года, когда на улицах Вильнюса и Риги пролилась кровь, а действия Москвы осудили не только западные демократии, но и руководители РСФСР, Горбачев больше не помышлял об удержании страны в прежних границах. Впрочем, итоги мартовского референдума, проведенного в 9 из 15 республик, когда за сохранение Союза было подано почти 78 % действительных голосов при явке свыше 80 %, оставляли надежду, что государство в том или ином виде удастся сохранить. Еще в декабре 1990 года предложенный Горбачевым проект нового союзного договора был одобрен Съездом народных депутатов СССР, а в августе 1991 года президент объявил в телеэфире, что с 20 августа «договор открыт к подписанию».
Однако в реальности все обстояло не так безоблачно. Из пятнадцати республик только девять выразили согласие подписать договор, причем далеко не одновременно (так, Украина еще в июне перенесла обсуждение проекта договора на сентябрь, когда будут проанализированы экономические и правовые последствия такого шага), две (Молдова и Армения) не дали однозначного согласия, а четыре (Прибалтика и Грузия) — отказались. Отдельным субъектом выступил Татарстан. К 20 августа «оформить отношения» были готовы лишь РСФСР с Узбекской и Казахской ССР. А поскольку новый договор планировался как замена старому, 1922 года, с его подписанием де-юре СССР прекращал существование.
Вместе с тем за подписанием нового документа стояло еще одно немаловажное обстоятельство, которое не стоит сбрасывать со счетов, — сохранение личной власти Горбачева. То, что «прорабу перестройки» ничего построить не удалось, понимали и в центральном комитете партии, и на местах. И намеченные на сентябрь 1991 года пленум ЦК КПСС и съезд народных депутатов СССР наверняка приняли бы радикальные кадровые решения. Спасительным маневром для Горбачева и должен был стать новый союзный договор. Новая страна — новый порядок, новые механизмы власти. Под это событие можно провести кадровые чистки, упразднить целые организации, которые обладали слишком большим весом, слишком обширными связями и слишком важной информацией. Одной из самых неудобных и опасных для Горбачева структур, безусловно, оставался КГБ. Не исключено, что этот скрытый конфликт сыграл свою роль в событиях, которые развернулись в августе 1991 года и в которых председатель КГБ Крючков стал одной из центральных фигур.
Впрочем, многие высшие руководители того времени утверждают, что планы по созданию чрезвычайного органа управления страной Горбачев высказывал задолго до упомянутых событий и даже подбирал для него кандидатуры. Сам Горбачев в 2011 году заявил, что ему заранее сообщали о готовящемся «путче». Однако о мере его информированности — или, иными словами, соучастия в произошедшем — до сих пор ведутся споры, хотя многочисленные свидетельства позволяют с известной долей уверенности предположить: знал, но от прямого участия — читай: ответственности — уклонился — как и во время январских событий в Вильнюсе.
Боязнь взглянуть правде в глаза, взять на себя ответственность за те или иные решения, стремление переложить ее на коллектив — эти черты Горбачева проступали все явственней по мере углубления кризиса. Он отказывался вмешиваться в проблемы межреспубликанского взаимодействия, опасаясь еще больше накалить сложившуюся ситуацию. На заседании Кабмина СССР 3 августа 1991 года Горбачев вначале долго отказывался председательствовать, а когда премьер Валентин Павлов обрисовал масштаб грядущей экономической катастрофы (из-за разорванных связей между республиками под угрозой оказалось даже создание продовольственных и топливных запасов на зиму), вышел из себя: «Нужны чрезвычайные меры – значит чрезвычайные. Заставляйте всех! В чрезвычайных ситуациях все государства действовали и будут действовать, если эти обстоятельства диктуют чрезвычайные меры!» На следующий же день он, как ни в чем не бывало, отбыл на отдых в Крым.
17 августа в Москве, в одном из зданий, принадлежащих КГБ, прошла встреча будущих членов ГКЧП — Государственного комитета по чрезвычайному положению, о котором страна узнает утром 19-го. В состав Комитета вошли высшие руководители СССР: вице-президент Геннадий Янаев, председатель КГБ Владимир Крючков, премьер-министр Валентин Павлов, министр обороны Дмитрий Язов, первый зампред Совета обороны Олег Бакланов, министр внутренних дел Борис Пуго, вице-премьер и президент Ассоциации государственных предприятий и объектов промышленности, строительства, транспорта и связи Александр Тизяков, народный депутат и председатель Крестьянского союза Василий Стародубцев. Все, кроме Тизякова, члены ЦК КПСС. Поддержал ГКЧП и председатель Верховного Совета СССР Анатолий Лукьянов.
18 августа Олег Бакланов вместе с руководителем аппарата президента СССР Валерием Болдиным, заместителем министа обороны и главнокомандующим Сухопутными войсками Валентином Варенниковым и секретарем ЦК КПСС Олегом Шениным вылетели в Форос для встречи с М. С. Горбачевым. Вместе с ними к президенту СССР прибыли начальник службы охраны КГБ СССР Юрий Плеханов и его заместитель Вячеслав Генералов. Позже Горбачев утверждал, что не давал своего согласия на предложенный ему план действий, назвав его «авантюрой». При этом он отказался вернуться в Москву, сославшись на состояние здоровья. Однако Валентин Варенников утверждает, что Горбачев завершил разговор словами: «Черт с вами, делайте, что хотите, но доложите мое мнение». Таким образом, формально лидер страны остался в стороне от последовавших событий. В его рабочем кабинете была отключена связь, что позволило впоследствии заявить о его насильной изоляции. Однако спецсвязь в находящихся рядом правительственных автомобилях работала, но ей за все эти дни президент ни разу не воспользовался. Как не предпринял и каких-либо других попыток нарушить режим изоляции.
Об образовании ГКЧП и введении в стране чрезвычайного положения на срок 6 месяцев при сохранении на всей ее территории верховенства Конституции и законов СССР было объявлено в 6 часов утра 19 августа. Сетка телевизионного вещания была перестроена: два первых канала передавали одну и ту же картинку, напоминавшую ту, что транслировали во время похорон вождей. Между выпусками новостей пускали «Лебединое озеро». По радио выступил председатель Верховного Совета Лукьянов с критикой нового союзного договора, а также было зачитано постановление ГКЧП № 1, в соответствии с которым, в частности, расформировывались «структуры власти и управления, военизированные формирования, действующие вопреки Конституции СССР», приостанавливалась деятельность партий и общественных организаций, «препятствующих нормализации обстановки», вводился запрет на собрания, демонстрации и забастовки и цензура в СМИ. По распоряжению министра обороны Язова в столицу были введены войска (включая ОМОН и ВВ) — около 4 тысяч личного состава и почти 800 единиц бронетехники. Дополнительные части были переброшены в окрестности Ленинграда, Киева, Таллина, Риги, Тбилиси.
По распоряжению председателя КГБ Крючкова Группе «Альфа» ставилась задача взять под контроль загородную резиденцию президента РСФСР[2] Б. Н. Ельцина в подмосковном Архангельском. Руководство операцией было поручено командиру Группы Герою Советского Союза Виктору Федоровичу Карпухину. По его словам, еще 17 августа 1991 года начальник 7-го управления КГБ генерал-лейтенант Евгений Михайлович Расщепов, которому подчинялась Группа «А», вызвал Виктора Федоровича и спросил, сколько сотрудников находится в боевой готовности. Карпухин слышал, что днем ранее в Закавказье захватили заложников, и решил, что интерес Расщепова связан с этим происшествием. Об истинных причинах расспросов начальства он и не подозревал. Однако следующий день прошел спокойно. Настораживало лишь то, что все руководство КГБ находилось на своих рабочих местах, о чем сообщил дежурный по Управлению. Карпухин тоже решил заночевать на базе — на всякий случай. И, как выяснилось, чутье его не подвело.
В ночь на 19-е Группе «А» поступил приказ выдвинуться в сторону дачного комплекса «Архангельское-2», где в тот момент находились Борис Ельцин, члены его семьи и доверенные лица. В интервью «Литературной газете» в августе 1991 года Карпухин заявлял, что планировалось арестовать Ельцина силами подразделения и доставить в Завидово. Его слова подтверждает и ветеран подразделения антитеррора «Альфа» Сергей Алексеевич Гончаров, который в ту ночь вместе с заместителем начальника Группы «А» Владимиром Николаевичем Зайцевым находился на боевом дежурстве:
— Поздним вечером Карпухин сказал: «Меня вызывают в штаб. Будет какое‑то задание — поднимайте личный состав по тревоге, готовьте боеприпасы, готовьте операцию». Какую именно, понять тогда никто не мог.
Где‑то после полуночи Карпухин вернулся, вызвал нас в кабинет, раскрыл карту Московской области, показал очерченный красным район, на котором было написано «Архангельское». «Пока не для распространения, — сказал он. — Получен приказ об аресте Ельцина». И велел отобрать шестьдесят лучших бойцов, подготовить все боекомплекты. Сформировали отряд, и мы отбыли на место.
Отряд остановился километрах в трех от поселка. Карпухин доложил по спецсвязи, ожидая дальнейших указаний. Но в ответ прозвучало: «Ждите!» Сотрудники провели рекогносцировку, определили расположение объектов, охраны, разведали подходы. На очередной доклад о готовности выполнить приказ последовал тот же ответ: «Ждите указаний!» Забрезжил рассвет. Наступило утро понедельника, 19 августа.
В своей книге «Борис Ельцин: от рассвета до заката» Александр Коржаков заявляет, что «Альфа» не выполнила приказ арестовать российского президента, ослушалась своего командира, пропустив кортеж Ельцина в Москву. Есть даже простое объяснение такому поступку: дескать, в «Архангельском» голодных офицеров накормили горячим супом, и они «не захотели воевать». Эту «версию» отметает Сергей Гончаров. По его словам, бойцы провели всю ночь у «Архангельского». Общались с охраной дачи. Было очевидно, что в случае приказа штурм вряд ли потребовался бы: охранники явно не собирались противостоять спецназу. «Альфовцы» были готовы арестовать Бориса Ельцина. Но приказ в ту ночь так и не поступил.
Не поступил он и после доклада о том, что около десяти утра с территории дачного комплекса выехал кортеж автомашин в сторону Москвы. И только через несколько минут пришло странное указание: части офицеров взять под охрану «Архангельское» (с ними за старшего остался Сергей Гончаров), остальным — вернуться в подразделение. В тот же день на совещании у начальника Управления было принято решение продолжать работу в усиленном режиме. Как ни в чем не бывало.
А между тем события в столице развивались стремительно. В 11 часов на Краснопресненской набережной началась стихийная демонстрация. Ельцин, прибыв в Белый дом (здание Верховного Совета РСФСР) подписал указ, начинавшийся словами: «Предпринята попытка государственного переворота, отстранен от должности Президент СССР...» — и переподчинявший президенту РСФСР все органы исполнительной власти СССР, включая силовые ведомства. В полдень состоялось закрытое заседание Моссовета, через час — заседание Президиума Верховного Совета РСФСР. На прозвучавший из Белого дома призыв к всероссийской стачке первым откликнулся Кузбасс, к нему присоединился Кировский завод в Ленинграде. На сторону республиканской власти перешла танковая рота у Белого дома. После полудня с одного из танков Ельцин выступил перед толпой своих сторонников, призвав к борьбе с ГКЧП. В тот же день вышло обращение Ельцина по телевидению, выпущенное через неконтролируемый властями передатчик на ул. Ямского Поля. Вечером Ельцин снова вышел к народу. Псковская дивизия перешла на его сторону. В Белом доме заработала самодельная радиостанция. В ночь на 20-е через нее выступил премьер-министр РСФСР Иван Силаев и было зачитано обращение вице-президента России Александра Руцкого к военнослужащим с призывом подчиниться указу Ельцина. Уже тогда стало ясно, что попытка ГКЧП установить контроль над страной провалилась. И если столицу они еще отчасти контролировали (хотя несмотря на прекращение выпуска большинства газет и запрет негосударственного вещания, информация о происходящем и, главное, указы президента Ельцина доходили до всей страны), в Ленинграде и других городах не было предпринято практически ничего, чтобы помешать оппозиции перехватить инициативу. Вместе с тем руководители многих республик — Украины, Казахстана и даже Грузии — заняли выжидательную позицию.
20 августа Карпухин был вызван на совещание к заместителю председателя КГБ генералу Агееву, где прозвучал прямой приказ о захвате Белого дома. Планировалась совместная операция КГБ, МВД и войск Министерства обороны. Но время было упущено: за сутки расклад сил кардинально изменился. Да и чего стоят устные приказы, в «Альфе» хорошо усвоили после Вильнюса, когда президент страны, пославший их восстанавливать конституционный порядок, через несколько дней во всеуслышание заявил, что ничего не знает об этой акции. И по возвращении в Москву никто не встречал офицеров, впервые — со времен событий в Кабуле — потерявших своего боевого товарища.
«С этой минуты, — констатирует Виктор Федорович, — для меня стало ясно, что это политическая авантюра, могущая привести к большим человеческим жертвам и непредсказуемым последствиям... Я четко для себя сделал вывод, что сделаю все, чтобы этого не допустить».
Руководителей силовых подразделений собрали в кабинете заместителя главы оборонного ведомства по экстремальным ситуациям генерала Ачалова. На встрече приняли решение, что в распоряжение командира Группы «А» перейдут спецподразделения трех управлений КГБ, включая «Вымпел», ОМСДОН и столичный ОМОН, всего 15 тысяч бойцов. Каждому подразделению поставили конкретные задачи. Операцию наметили на три часа ночи 21 августа.
Предполагалось, что сначала спецназ МВД организует подходы к Белому дому, пробивая ряды защитников спецтехникой и водометами. А после «альфовцы» из гранатометов выбьют двери, зайдут в здание и захватят Бориса Ельцина. Для усиления психологического воздействия при штурме предлагали также использовать бронетехнику и авиацию.
К тому времени улицы Москвы уже перегорожены троллейбусами, автобусами, грузовиками. Среди военных гуляют листовки с указом Ельцина и призывами не выполнять преступные приказы и вернуться в места постоянной дислокации. Тульская дивизия на БМП покидает город. Ельцин, Руцкой, Хасбулатов выдвигают требование: встретиться с Горбачевым, провести медосвидетельствование с привлечением иностранных специалистов, вывести войска из столицы. Вечером стало известно о подготовке к штурму Белого дома (в частрности, поступили сигналы из больниц, что готовятся места для пострадавших, в том числе с газовым отравлением), всех женщин по внутренней связи просят покинуть здание. Вышедшее в эфир «Эхо Москвы» призвало москвичей выйти на защиту Белого дома. Толпа вокруг здания растет. Комендант Москвы генерал-полковник Калинин объявляет о комендантском часе в столице; через час генерал-полковник Кобец, в тот день назначенный министром обороны России, отменяет приказ. В городе двоевластие.
Вечером Карпухин, вернувшись в подразделение, озвучил приказ правительства: готовиться к ночному штурму. И добавил: «Это безумие… Я там не верю никому». Нескольких сотрудников, переодетых в гражданку, сразу отправили на рекогносцировку к Белому дому. Попутно созвонились с военными. Из из ответов стало понятно, что поддерживать штурм никто не спешит: у одних не заводились танки, другие опасались промазать — долбануть ракетами вместо Белого дома по американскому посольству… Больницы были не готовы высылать кареты скорой помощи и принимать раненых. А их при штурме обещало быть до тысячи человек.
В ночь на 21 августа напряжение в столице достигло максимума. Сотрудники ОМОНа, охранявшие здание Моссовета, ушли. Было отключено вещание «Эха Москвы», работала только радиостанция Белого дома. В город вошли дополнительные воинские части для патрулирования в условиях комендантского часа. На Садовом кольце на выезде из туннеля противники ГКЧП преградили путь колонне бронетехники сдвинутыми троллейбусами, атаковав ее камнями и бутылками с зажигательно смесью. Первые шесть машин смогли прорваться через баррикаду, но основную часть удалось задежать. Протестующие накинули брезент на приборы наблюдения одного из БТР, чтобы «ослепить» его, а вскоре подожгли. Экипаж был вынужден эвакуироваться. При нападении были ранены шестеро военнослужащих, трое нападавших погибли. Это был самый серьезный инцидент за те двое суток, что длилось противостояния и, вероятно, именно он заставил министра обороны СССР Язова отдать приказ о выводе войск из столицы.
В ту ночь сотрудники Группы «А» впервые не рвались в бой. Они понимали, что происходит что‑то странное. Когда Ельцина можно было спокойно арестовать, поступил приказ ждать. До сих пор в Белом доме, который предстоит брать штурмом, работает связь и даже вещает самодельная радиостанция. Иностранные СМИ тиражируют воззвания оппозиции, а американские техники уже монтируют на крыше тарелки для спутниковой связи… Словно нарочно затягивается время, которое сейчас играет против ГКЧП. «Альфа» больше не хотела быть «последним доводом» власти, инструментом для решения политических споров и этнических конфликтов. Такую позицию заняло большинство личного состава подразделения, о чем начальники отделений проинформировали своего командира.
Из протокола допроса начальника отделения Группы «А» Анатолия Савельева:
— Как профессионал, скажу, что в техническом плане штурм здания Верховного Совета РСФСР не представлял особой сложности, наши люди хорошо подготовлены и смогли бы выполнить поставленную задачу. Но на каком основании мы должны были проводить такую операцию? Если бы мы, допустим, знали, что здание Верховного Совета заняли депутаты какой‑нибудь одной республики России, это было бы незаконно и могло рассматриваться как противоправное действие, что оправдывало бы применение нашей Группы. И совсем другое дело, когда речь идет о законном местонахождении законно избранных депутатов России. Но как быть с приказом? Чтобы найти выход из положения, в котором мы оказались, я предложил своему коллеге Гончарову и другим в разговоре с начальством ссылаться на то, что поставленное задание невозможно выполнить по техническим причинам. После рекогносцировки мы, начальники отделений, стали говорить, что проводить штурм здания невозможно.
Ночью Карпухин отправился с докладом о ситуации в штаб, приказав подчиненным готовиться к операции. Сотрудники, в полной боевой готовности, заняли места в автобусах. Так прошло несколько часов. В условленное время команды на выдвижение на последовало. (Впрочем, в ту ночь несколько БТР прорвали первую линию баррикад у Белого дома, что с натяжкой можно назвать попыткой штурма; обороняющиеся встретили их бутылками с зажигательной смесью.) Карпухин вернулся около четырех утра. Он получил приказ разоружить сотрудников, оставив их на местах. Возможно, тогда Крючков хотел поставить на его место другого командира. Но и с этим он уже опоздал.
«Самое страшное уже позади», — думал Виктор Федорович. И оказался прав: это была последняя ночь ГКЧП.
И предпоследняя — для него в качестве командира «Альфы».
Через несколько дней он с горечью скажет: «Руководство КГБ понимало, что отдать приказ, минуя меня, они не смогут. Бойцы моего подразделения выполняют только мои приказы. Отстраняя меня, они сразу «заваливали» переворот. А мы — единственная сила, на которую можно было опереться. <...> Я добивался встречи с Крючковым. Он меня не принял. Тогда через заместителя я просил ему передать, что штурмовать отказываюсь, безвинных людей убивать не могу. Ни один мой человек, ни приданные мне части в перевороте не участвовали. А больше было некому. А теперь я же почему‑то становлюсь крайним…
В своей записке на имя руководства он укажет: «Считаю, что в данной ситуации мной было сделано все возможное для решения этой проблемы мирным путем. <...> Готов за свои действия нести ответственность. Считаю, что специальные подразделения, войска должны быть законодательно избавлены от выполнения таких авантюрных решений. В настоящее время я от командования группой отстранен. Прошу Вас оказать содействие в решении моей судьбы — либо уволить из органов КГБ, либо предоставить работу на другом участке, где я смогу приносить пользу».
В 9 утра 21 августа на совещании у и. о. Президента СССР Янаева было принято решение направить делегацию для встречи с Горбачевым. Михаил Сергеевич принять делегацию отказался, после чего Янаев подписал указ о роспуске ГКЧП. На следующий день Горбачев в сопровождении Руцкого и Силаева прибыл в Москву, а члены ГКЧП и их сподвижники были арестованы и помещены в тюрьму «Матроссая тишина». Министр внутренних дел Борис Карлович Пуго застрелился (вместе с женой), не дожидаясь ареста. Также покончили с собой Маршал Советского Союза Сергей Федорович Ахромеев (24 августа, на следующий день после того, как Ельцин в присутствии Горбачева подписал указ о запрете КПСС в Российской Федерации) и — 26 августа — управляющий делами ЦК КПСС Николай Ефимович Кручина.
Процесс по делу ГКЧП начался 14 апреля 1993 года и завершился 4 мая 1994-го в связи с амнистией, объявленной президентом Ельциным[3]. Валентин Иванович Варенников — генерал армии, Главнокомандующий Сухопутными войсками и заместитель министра обороны СССР — от амнистии отказался и был позже оправдан судом. Также были оправданы и военнослужащие, участвовашие в инциденте в туннеле на Садовом кольце. Но все это было уже в другой стране.
Действия ГКЧП, безусловно, нанесли серьезный урон, подорвав доверие к и без того слабой власти. Вошедшие в его состав силовики оказались не готовы действовать решительно, а отсутствие проработанного плана хоть косвенно и свидетельствует о спонтанности их порыва — и, возможно, о расчете на поддержку легитимного президента СССР, — не делает чести их профессионализму. Чем же все-таки был ГКЧП — путчем, заговором или переворотом? Приведем мнение председателя Верховного Совета СССР Анатолия Ивановича Лукьянова: «Если это был заговор, то где вы видели, чтобы заговорщики ехали к тому, против кого они сговариваются? Если это был бы путч, то это означало бы ломку всей системы государственной. А все было сохранено: и Верховный Совет СССР, и правительство, и все остальное. Значит, это не путч. А может, это переворот? Но где вы видели переворот в защиту того строя, который существует? Признать это переворотом даже при большой фантазии невозможно. Это была плохо организованная попытка людей поехать к руководителю страны и договориться с ним о том, что нельзя подписывать договор, который разрушает Союз, и что он должен вмешаться. <...> Это... была отчаянная, но плохо организованная попытка группы руководителей страны спасти Союз, попытка людей, веривших, что их поддержит президент, что он отложит подписание проекта союзного договора, который означал юридическое оформление разрушения советской страны».
Девяносто первый год сломал не одну судьбу — миллионы. И унес не одну жизнь. Но все‑таки это меньше, чем могло случиться, если бы командир Группы «А» не прислушался к голосу офицерской чести и гражданской совести и взял под козырек. Но пройдет всего два года, и перед подразделением снова встанет жесткий выбор между позором и небытием. И события, вновь развернувшиеся у того же Белого дома, станут для «Альфы» — да и для всей страны — точкой тектонического разлома целой эпохи.
[1] На этот пост Ельцин был избран (с третьей попытки) 29 мая 1990 года. А собственно в Верховный Совет (в мае 1989 года) он попал лишь благодаря великодушному жесту депутата Казанника, уступившего ему свое место.
[2] Б. Н. Ельцин был избран на эту должность в ходе всероссийского голосования 12 июня 1991 года, ровно через год после принятия Верховным Советом Декларации о суверенитее РСФСР.
[3] Существует мнение, что одной из причин объявленной амнистии стало желание смягчить эхо кровавых событий у Белого дома в октябре 1993 года, когда войска расстреливали здание Верховного Совета и его защитников уже по приказу Ельцина.
